ванюшка

Ванюшка Никипорев проснулся от солнца. Солнце ярко светило в щели сеновала, играло солнечными зайчиками на Ванюшкином лице.

- Э-эх!, - Ванюшка сладко потянулся, выгнулся до боли в суставах, - эх, хорошо-то как.

Сено пахло чебрецом и мятой. Снаружи раздавалось веселое щебетание птиц и звонкие голоса девок, обсуждающих что-то во дворе.

- И-эх! - Ванюшка скатился с сеновала, отряхнул кафтанчик и бегом кинулся к дверям. Обеими руками уперся в створки, со скрипом распахнул - и - о чудо! - впустил солнце! Дальние углы, сеновал, жерди, к которым привязывали иногда лошадей, старое корыто для замешивания корма свиньям - все разом ушло в темноту, в пыльный мрак, и осталась лишь солнце, лишь напоенная утренней свежестью прозрачность, лишь синь неба и зелень ракиты на берегу.

Торжествующе гикнув, Ванюшка рванулся в обход амбара - за угол - во двор, где вокруг колодца начали свою утреннюю суету девки. Те, посмеиваясь и бойко лузгая семечки, весело обсуждали недавнюю свадьбу непутевого кузнецова сына Михея, и еще более непутевой Наташки, дочери пасечника. При виде летящего мимо них Ванюшки они на мгновение отвеклись от своей болтовни, но потом вернулись к ней: хоть и барский сын, а все одно - малец.

Поднимая пыль, Ванюшка добежал до крыльца, не задерживаясь, нырнул в сени, для виду вытер босые ноги о цветастый половик и лишь потом вбежал в светлую.

- Мама, маменька, - бросился он на шею полной красивой женщине, сидевшей на лавке у окна. Надо заметить, что Никипоревы, хоть и пытались прослыть промеж соседями людьми великосветскими и образованными, придерживались старых и простых обычаев в быту. Дом их был сложен добротно, без излишних изысков, хозяйство велось по-старому, дворня была хоть и многочисленной, но, по большинству, на редкость ленивой и бестолковой. Некипоревых это не беспокоило.

- Ну, что ты, Ванюшка, прямо бесенок какой, - обняла сына Ольга Сергеевна Никипорева. Ей было уже около сорока, но, несмотря на это, она выглядела очень хорошо: пышная, с великолепной кожей, прелестным овалом лица, яркими полными губами, черными, блестящими волосами. У нее были серые, обычно широко раскрытые, глаза и небольшой правильной формы нос. Сейчас она сидела в ночной рубашке и ждала Проньку, домашнюю девку, чтобы совершить утренний туалет. Её мужа, Сергея Тихомировича, сегодня не было дома - третий день как он был в Городе - улаживал дела.

- Эх, маменька, ну и сон же мне приснился, - захлебывался восторгом Ванюшка.

Ольга Сергеевна поцеловала сына.

- Ну, расскажи же, дружочек, что там тебе такое привиделось, - посмеиваясь проговорила она.
- Ох, маменька, а снилось мне, будто я на речке - лечу, как будто птичка! - Ванюшка смотрел в смеющиеся глаза матери, скороговоркой выпаливая увиденное, - лечу - вижу лес, небо, воду! А потом - бултых - и уже плыву, как рыбка, а вокруг окушки малые, маменька! Окушки!
- Глупыш же ты, Ванюшка, - Ольга Сергеевна снова расцеловала сына, на этот раз в губы. Она глубоко вздохнула, потом сказала про себя, - глупыш. Скорее бы Сережа вернулся.
- Да, а когда же папенька приедет? - тут же забыл о своем сне Ванюшка, - он обещал взять меня в следующий раз на охоту! Я уже большой!, - глаза мальчугана блестели.
- Охохонюшки! Все бы вам охота... - Ольга Серегеевна уже думала о чем-то своем, - беги, Ванюшка, сходи на кухню, поешь, - рассеянно проговорила она, - беги же, Ванюшка...

Ванюшка сорвался с ее рук и побежал на кухню.

На кухне он сразу попал в объятья толстой Машки, которая с давних лет служила Никипоревым стряпухой. Несмотря на ее весьма преклонные лета, иначе, как Машкой ее никто и не называл - ни баре, не домашние, ни дворовые. Машка не обижалась - она вообще редко когда либо на кого обижалась. В одну руку Ванюшке был тут же вручен большой ломоть свежего ржаного хлеба, на котором красовалась целая гора мелко крошенного вареного свиного мяса напополам со луком и солью. В другую он получил глиняную кружку с квасом, в которую и не замедлил начать с шумом пускать пузыри. Машка улыбнулась:

- Кушай, барченок, кушай, сердешный.
- Ага! - Ванюшка начал сосредоточенно поглощать хлеб с мясом. Машка умиленно наблюдала, как он ест. Сама она была бездетна - муж ее, плотник Иван, погиб давным-давно, упав со стропил при постройке церкви в местечке, а никого другого она так полюбить и не смогла. С тех пор Машка очень любила детей - всех без исключения.

Ванюшка доел хлеб, стряхнул крошки с панталончиков и побежал во двор, держа кружку в руках. Возбужденный сном, он очень хотел на речку, но одному идти не хотелось, да и была большая охота поделиться своими впечатлениями с дворовыми мальчишками, с которыми он, при очевидном попустительстве родителей, постоянно водился. Мальчишек на дворе не было.

Тогда Ванюшка, степенно потягивая квас - мужик - подошел к девкам, что так и не перестали шушукаться у колодца.

- А где все, Ксюша? - обратился он к одной из них, самой молодой, что еще в прошлом году играла с ним в прятки и городки, - где Прошка, Сашка? Где Илька-рыжий? Где все?
- Дак, Ванюшка, все по землянику пошли. Еще с утрева отправились, взяли лукошки - и пошли. Пошто ж тебя не взяли?
- И-эх!!! - чуть не расплакался Ванюшка, - да я сегодня на сеновале ночевал, видать - не нашли...
- Ну, теперь уж дождись, барченок, дружков своих, - проговорила незнакомая ему только что подошедшая девка с длинной косой и темными, заплаканными глазами. - Пошто тебе?
- Да. Так, рыбу поудить хотел. А ты кто будешь?
- Наташка я. Пасечникова дочь.
- А. Ну бывай, Наташка, - Ванюшка все еще строил из себя серъезного, хоть и был шибко расстроен отсутствием дворовых мальчишек. К тому же, у него не было своей снасти. Вдруг, что-то пришло ему в голову, и он протянул ополовиненную кружку Наташке, - хочешь квасу?

Девка взяла и Ванюшка, не дожидаясь благодарности, помчался, подпрыгивая на ходу, обратно на сеновал, на котором провел нынешнюю ночь. Дочь пасечника долгим взглядом посмотрела ему вослед. Дворовые девки притихли. Там он выкопал себе в душистом сене небольшую норку, свернулся калачиком и затих, задумавшись. Представлялась ему предстоящая охота с отцом - серьезным охотником, на счету которого был уже не один затравленный медведь, на которого обычно ходили большими компаниями: два-три помещика и дворня.

Незаметно для себя Ванюшка задремал.

Разбудил его скрип отворяемой двери. Тихий женский голос произнес:

- Барчук, ты здесь?

Ванюшка проворчал что-то спросонья, заворочался на сене.

- Барчук...
- Ой, ну кто там, - как ни странно, Ванюшка ни чуточки не испугался. Детям его возраста страх в общем-то и не свойственен - скорее его заменяет неуемное любопытство и желание всюду сунуть свой нос, все поторогать и попробовать на зуб.

- Это я - Наташка.
- Что тебе?
- Спасибо.
- Пустое, Наташка.
- Барчук, а барчук?
- Ну что еще?
- А ты действительно хотел идти удить на речку?

При этих словах Ванюшка вскочил:

- Ну да, а тебе что за дело?
- А у меня снасть есть. Тятина.
- Ох! - сразу загорелся мальчуган. - Давай возьмем по тихому и сбежим на речку?! Давай, давай, Наташка, - в голосе Ванюшки послышались властные нотки. Он был достояным сыном своего отца.
- Давай, только по тихому. Я тоже на речку хочу.

Недолго думая, Ванюшка схватил Наташку за руку и вытащил из амбара.

- Где, где же снасть, Наташка?

Вместе они дошли до барского дома и дева показала мальчугану на дверь в пристройку, в которой дворовые хранили свой "струмент".

- Тятя держит удочки там. Только по тихому, барчук. Прибьют меня. Да на речку уж больно охота.
- Ничего, чай я маменьке пожалуюсь - заступится!

Ванюшка скрылся в пристройке. Некоторое время спустя изнутри раздался его торжествующий клич и он появился из двери, таща на себе пару удочек и пыльные обрывки паутины, с запутавшимися в ней сухими листьями от прошлогодних березовых веников.

Через минуту мальуган и Наташка свернули за плетень, отделявший барские постройки и хаты дворни и крепостных от спуска к реке и побежали вниз, сверкая босыми пятками, поднимая ногами невысокие облачка пыли над утоптанной тропкой и шурша одеждой по высокой осоке. Их неровные тени бежали рядом с ними - по выжженым солнцем жердям плетня. Потом они пошли вдоль реки.

Ушли за пол-версты: именно здесь было место, показанное Ванюшке в том году Илькой-рыжим, признанным среди мальчишек мастером рыбной охоты.

Место было укромное. В этом месте речка образовала небольшой затон, окруженный непроходимыми зарослями камыша и топкими косами. Сверху к реке спускалась светлая полоска соснового бора, затерянного среди густого мокрого ельника. К воде спускались совсем уж редкие сосенки, росшие меж гранитных валунов, последний из которых уходил в воду и обрывался круто в нескольких аршин от берега. Здесь-то, на валуне, и устроились Ванюшка и Наташка, предварительно накопав белесых личинок во влажном песке, перемешанном с хвоей в корнях сосен, росших у самой кромки воды.

Солнце весело золотило охристую кору сосен. Легкий ветерок играл хвоей и отгонял назойливых слепней.

Ванюшка насадил себе и Наташке наживку и, закинув удочки, они сели на теплый темный гранит. Некоторое время сиднли молча.

Потом у Наташки случилась поклевка, она ловко подсекла и вытянула на берег небольшого, в полторы ладони окушка. Не отрывая глаз от своего попловка Ванюшка обновил ей наживку. По воде шла легкая рябь. Было довольно тихо - только шум хвои и далекий щебет птиц.

- Ты плакала, Наташка? Зачем? - спросил Ванюшка, на миг оглянувшись.
- Зачем? Я не плакала.
- Плакала, я вижу.
- Все бабы иногда плачут, барчук, - вздохнув, ответила девка.
- Странно, - задумчиво произнес мальчуган, - я вот плачу, когда мне больно. Когда папенька наказывает.
- А маменька?
- А маменька не наказывает, нет! - запальчиво воскликнул уязвленный в самое сердце Ванюшка.

На самом деле, Ольга Сергеевна наказывала сына - только один раз, когда он, лезя на крышу курятника и проползая мимо окна ее с Сергеем комнаты, невольно заглянул внутрь - и задержался. Сергей Тихомировчи ничего не заметил, но вечером тем же Ванюшка получил единственную в своей жизни порку от матери, после чего навсегда зарекся лазать на курятник.

- Хорошая у тебя, выходит маменька.
- Да! А тебя, что, маменька твоя наказывает?
- Маменька... - протянула Наташка, словно задумавшись о чем-то.

Внезапно налетевший порыв ветра усилил шум леса. Над деревьями поднялась стая ворон. Ванюшка оглянулся, на миг потеряв поплавок из виду. Бор был все так же светл и безмятежен, солнце все так же золотило стволы сосен, лепившиеся к замшелым валунам.

- Барчук! - голос Наташки изменился. Ванюшка с удивлением посмотрел на нее, - Барчук, - повторила она со страстью и вдруг кинулась к нему, упала перед ни м и обхватила его колени, - Барчук, барчук, забери меня к себе, - сбивчиво затараторила она.

Испуганный, Ванюшка попытался отскочить от девки, но та не пускала.

- Барчук, Иван Сергеич, миленький, забери меня к себе, я, я не могу так, понимаешь, не могу, забери, пожалуйста, ну пожа-а-а-а, - Наташка начала истерически всхлипывать, - я тебе такое покажу, я тебе, забери, забери, барчук!

- Так! - произнес скрипучий голос.

Ванюшка поднял глаза. Над ними возвышался Михей. На его правом плече покоился тяжелый молот. Ванюшка удивился, но не испугался.

- Михей? - властно-вопросительно произнес он.
- Та-а-а-ак, - скрипуче повторил мужик. Легким движением скинул молот с плеча и перехватил его поудобнее.
- Михей?

Первый удар пригвоздил Наташку к земле. Девка дернулась и затихла.

- МИХЕЙ????!!!!!!!!!

Тяжелая головка молота с хрустом ударила Ванюшку под левое ухо, сломала хрупкие шейные позвонки, порвала мышцы и сухожилия. Голова мальчугана, медленно вращаясь, полетела по пологой дуге над речкой, с плеском упала в воду и медленно пошла на дно. Любопытные окушки подплывали к ней и с интересом заглядывали в ее мертвые, широко раскрытые глаза...

***

...Ванюшку, Наташку и Михея искали четыре дня. Вечером четвертого дня Михей сам вернулся в деревню - заросший и худой - и во всем повинился. Через час были найдены тела, а еще через четверть часа Сергей Тихомирович насмерть засек Михея плетью.

Ташка, Санкт-Петербург, 19 марта 2002 года.

[ наверх ] | [оставить мнение] | [блог] | [я в контакте]